Семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма

Журавлев, Игнатий Владимирович

Темы диссертаций по психологии » Медицинская психология

автореферат и диссертация по психологии 19.00.04 для написания научной статьи или работы на тему: Семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма

Автореферат

Автор научной работы: Журавлев, Игнатий Владимирович
Ученая степень: кандидата психологических наук
Место защиты: Москва
Год защиты: 2003
Специальность ВАК РФ: 19.00.04

Диссертация

Автореферат диссертации по теме "Семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма"

На правах рукописи

Журавлев Игнатий Владимирович

Семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма

19.00.04 - Медицинская психология (психологические науки)

АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата психологических наук

МОСКВА — 2003 г.

Работа выполнена в Московском государственном университете им. М.В. Ломоносова

Научный руководитель:

доктор психол. наук, ярофессор Тхостов Александр Шамилевич Официальные оппоненты:

доктор психол. и филол. наук, профессор Леонтьев Алексей Алексеевич; кандидат психол. наук, доцент Холмогорова Алла Борисовна

Ведущая организация — Институт психологии РАН

Защита состоится 3 2i>fôг на заседании диссертационного

совета Д 501.001.15 в МГУ им. М.В. Ломоносова по адресу: 1033009, Москва, ул. Моховая, дом 11, корпус 5, аудитория

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке им. М. Горького. Автореферат разослан

Ученый секретарь диссертационного совета

Балашова Е.Ю.

' >«=>/ л

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования. Феномены отчуждения встречаются в клинике душевных расстройств достаточно часто. Это состояния, характеризующиеся «неприсвоением» личностью собственных продукций, проецированием их вовне, смещением или исчезновением границ между Я и миром. Все многообразие таких феноменов характеризуется общей особенностью: состояния и процессы, которые должны переживаться как свои собственные, обретают характер измененное™, становятся чуждыми (при деперсонализации) или чужими, продуцируемыми или навязываемыми кем-то извне (при синдроме Кандинского-Клерамбо). Структуру синдрома психического автоматизма (Кандинского-Клерамбо) составляют, помимо идеаторных, сенсорных и моторных автоматизмов, также галлюцинаторные расстройства (псевдогаллюцинации, чаще всего — словесные) и бред воздействия. В этих явлениях особую роль играет переживание утраты контроля: больные говорят об имеющих над ними власть аппаратах, о сверхъестественных влияниях, воздействии со стороны других людей.

Несмотря на почти иолуторавековую историю изучения (Дж. Сегла, Г. Кле-рамбо, В.Х. Кандинский, А.А. Меграбян, М.Г. Гулямов и др.), проблема отчуждения оказывается одной из самых сложных проблем клинической психологии и психиатрии, как только ее рассмотрение выходит за рамки описательного подхода. Остаются дискуссионными как методологические, так и концептуальные вопросы: где «искать» отчуждение — в сфере эмоциональности, восприятия, мышления, самосознания, считать ли его самостоятельным расстройством, какова природа псевдогаллюцинаций, являются ли они идеаторным или перцепторным расстройством и т. п. С этим связаны и частые сложности собственно клинической квалификации феноменов отчуждения, а также невозможность их однозначного отнесения к регистру продуктивных либо негативных расстройств.

; ЕКА

психологических механизмов отчуждения (основанное на анализе речевой продукции больных) представляется актуальным и целесообразным. Настоящее исследование может способствовать повышению качества диагностики, более раннему выявлению признаков болезни и выбору адекватной тактики лечения, а также намечает возможности дальнейшей разработки проблем отчуждения, субъективности, развития и расстройств высших психических функций.

Целью нашего исследования было изучить семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма (как расстройстве, при котором патологическое отчуждение выражено наиболее явно).

Для достижения цели были поставлены следующие задачи:

1) найти способ концептуализации отчуждения путем теоретического анализа классических и ййклассических концепций субъективности;

2) на этом основании разработать методику экспериментального исследования патологического отчуждения;

3) выявить и охарактеризовать сферу психических функций, в которой возможно возникновение патологического отчуждения;

4) описать психологические механизмы патологического отчуждения по данным экспериментального исследования.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Возникновение патологического отчуждения связано с поломкой механизмов конституирования субъективности: оно происходит в деститутивных актах, разобщающих между собой «горизонтальные» отношения (субъект-объект, Я-другой) и «вертикальные» отношения (интегральное-дифференциальное, ин-дивидуальное-надиндивидуальное).

2. Сферой возникновения патологического отчуждения являются функции, в реализации которых участвуют семиотические (опосредующие) механизмы (е себе — для себя). В связи с этим субъективность можно рассматривать как аналог высших психических функций; кроме того, можно утверждать, что высшие психические функции проходят в своем развитии этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения: присвоено, интериоризовано может быть только то, что ранее было объективировано.

способности быть высказываниями о чем-то для кого-то), повышении их неоднородности (т.е. частоты употребления «чужих» слов), а также в повышении частоты интрадиалогичных (коммуникативно автономных) высказываний в ущерб интердиалогичным.

4. На уровне «вертикальных» отношений «индивидуальное-надиндивидуальное» патологическое отчуждение характеризуется сворачиванием зоны индивидуального, т.е. обезличиванием речи. Пользуясь терминами Ж. Лакана, можно сказать, что при этом воображаемое (зона отождествления другого с собой) поглощается символическим. Поэтому и форма высказываний больных, диктуемая правилами языка, остается сохранной обычно дольше, чем содержание.

Научная новизна исследования определяется его междисциплинарным характером и встроенностью в контекст современных исследований в области клинической и общей психологии, семиотики, психоанализа, психолингвистики, философии и психологии субъекта. Установлена связь отчуждения с организацией субъективности. Показано, что субъективность целесообразно рассматривать не как заданную структуру, которая может подвергаться распаду, но как сложную организацию отношений, постоянно воспроизводимую в конститутивных актах; в связи с этим и патологическое отчуждение представлено не как следствие «утраты единства», «схизиса», но как результат деститутивных актов, воспроизводящих «искаженную» субъективность. Отмечено, что в развитии высших психических функций есть этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения (объективации), а сферой патологического отчуждения может быть только функция, прошедшая такое развитие от этапа в себе к этапу для себя. Это позволило особо подчеркнуть и природу словесных псевдогаллюцинаций как идеаторного расстройства, возникающего при патологической объективации в сфере порождения интрадиалогической речи.

Апробация работы. Основные положения работы были рассмотрены на заседаниях кафедры нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (обсуждение диссертации и реферата состоялось 9.10.2002), на заседаниях отдела психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания РАН, а также обсуждались на международных конференциях и симпозиумах по проблемам клинической психологии и психолингвистики (с публикацией тезисов докладов). Семиотические и лингвистические аспекты работы изложены автором на XIV международном симпозиуме по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание: устоявшееся и спорное» (Москва, 2003 г.) в докладе на тему: «Языковое сознание при шизофрении: динамический подход». С 2003 г. разработка сформулированных автором проблем и положений включена в план научно-исследовательской работы отдела психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания РАН.

Структура и объем работы. Диссертация изложена на 177 страницах. Состоит из Введения, Обзора литературы, глав «Теоретическое исследование: отчуждение и присвоение в классических и неклассических концепциях субъективности», «Эмпирическое исследование», «Семиотико-психологические механизмы отчуждения: обсуждение результатов», Заключения, Выводов и Списка литературы, включающего 214 ссылок на источники, опубликованные на русском, английском, немецком и французском языках. Диссертация иллюстрирована 2 таблицами и 8 схемами.

ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ (ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ)

Прежде, чем пытаться объяснить, как происходит отчуждение, мы обратились к изучению того, как само противоположение своего и чужого, Я и не-Я, становится возможным. С этой целью мы предприняли теоретический анализ основных существующих концепций субъективности.

1. Субъективность организуется в конститутивных актах, сохраняющих определенный баланс в рамках «горизонтальных» отношений (субъект-объект, Я-другой) и «вертикальных» отношений (интегральное-дифференциальное, индивидуальное-надиндивидуальное). Существующие концепции субъективности мы условно разделили на классические (декартовский, кантовский субъект) и неклассические (субъект в диалогических концепциях, ла-кановский субъект и др.). Если в классических концепциях субъект понимается

как самотождественная цельность, то в неклассических концепциях субъект де-центрирован, и его единство рассматривается как следствие конститутивного присутствия другого.

Схема 1. Классические представления об организации субъективности.

Дифференциальное

Субъект -

■ Объект

Интегральное

В рамках «горизонтальных» отношений субъективность организуется путем построения границы между субъектом и объектом, или Я и не-Я, причем эта граница должна всегда быть смещаемой (ср. феномен зонда), но обладать более или менее устойчивым диапазоном локализаций (при нарушении которого свое может превращаться в чужое и наоборот, мысль может «стать» словесной галлюцинацией и т. п.).

Противоположение субъекта и объекта дано нам в любом сознательном акте. Однако генетически оно не присутствует с самого начала (действительно, первобытная субъективность характеризуется слитностью и диффузностью субъекта и объекта), а кроме того, именно способности правильно выстроить границу между Я и не-Я, видимо, и лишаются психически больные (например, параноидная структура, согласно представлениям современного психоанализа, характеризуется «перемешиванием» объектов, в норме относимых к сферам внешнего и внутреннего мира). Функцию, которая в последнем случае нарушается, можно назвать функцией синтеза, или синтетическим единством (она описана Кантом; в психиатрии идея «психического синтеза» связана прежде всего с именем П. Жане).

Значит, «горизонтальным» отношениям субъект-объект как условие их возможности должны предваряться «вертикальные» отношения интегральное-дифференциальное. Нормальная организация субъект-объектных отношений требует обретения целостности и единства Я: именно синтетическое единство позволяет целостному и структурированному Я противопоставлять себе столь же целостный и структурированный мир восприятия (и сознания). Однако интеграция всегда подразумевает дифференциацию: обретая себя и свое единство, мы подни-

маемся от стадии диффузности и слитности субъекта и объекта к стадии, на которой мы можем разделять их ясно и отчетливо.

Схема 2. Неклассические представления об организации субъективности.

Надиндивидуальное

Я-

■ другой

Индивидуальное

Понимание Я как другого А.Н. Леонтьев назвал «коперниканским пониманием личности» [Леонтьев 1985]. В диалогических концепциях сознания и самосознания «встреча» с другим считается средством и способом самообнаружения Я, а в лакановском психоанализе Я — это и есть другой, т.е. воображаемый (зеркальный) образ другого. Но утверждение конститутивности «встречи» с другим бессмысленно до тех пор, пока «горизонтальным» отношениям Я-другой не предваряются как условие их возможности «вертикальные» отношения индивиду-альное-надиндивидуальное. Любой акт конституирования субъективности есть акт индивидуализации, присвоения, выстраивания перспективы, организующей мир. Но в то же время такой акт есть неизбежно акт отчуждения, деиндивидуали-зации, совершающийся по законам надиндивидуальной формы — языка, культуры, истории, бессознательного.

Акты, сохраняющие баланс между интегральным и дифференциальным, индивидуальным и надиндивидуальным, а также своим и чужим, присвоением и отчуждением, мы будем называть конститутивными. Противоположные им акты, в которых такой баланс не сохраняется, а стало быть, создается «патологическая» субъективность, мы будем называть деститутивными.

2. Патологическое отчуждение есть результат происходящего в дести-тутивных актах разобщения «вертикальных» и «горизонтальных» отношений, организующих субъективность. Учитывая сказанное выше, процессы присвоения и отчуждения можно определить четырьмя разными способами:

1) в рамках отношений субъект-объект : присвоение есть смещение границы между субъектом и объектом в сторону объекта (что увеличивает зону субъекта: например, больной переживает способность мысленно руководить про-

исходящими вокруг событиями), а отчуждение — смещение этой границы в сторону субъекта (например, больной переживает свои собственные мысли как сделанные, навязанные кем-то извне);

2) в рамках отношений интегральное-дифференциальное: присвоение есть синтез, обеспечивающий единство Я (а значит, и единство самосознания и способность противополагать Я и мир), а отчуждение — «распад» синтетического единства, делающий возможным появление множества Я, дезинтеграцию психики и т. п.;

3) в рамках отношений Я-другой: присвоение есть введение другого в зону Я (в сфере речи это введение в свое высказывание слов или их сочетаний, маркируемых как чужие, что позволяет присутствовать в речи как своим словам, так и чужим), а отчуждение — это утрата другого, замыкание Я на самом себе;

4) в рамках отношений индивидуальное-надындивидуальное: присвоение есть индивидуализация, создание точки отсчета, из которой выстраивается перспектива первого лица (например, присваивание языка в момент высказывания, по Э. Беньенисту), а отчуждение — деиндивидуализация, растворение индивидуального в надиндивидуальном (например, исчезновение говорящего из того, что он говорит, обезличивание речи).

Поскольку субъективность организуется в конститутивных актах, ее нельзя описывать как некую заданную структуру, которая может подвергаться искажению или распаду. Напротив, она должна создаваться (и в этом мы однозначно присоединяемся к мнению Декарта) постоянно и каждый раз заново, причем обязательно в соответствии с правилами ее конституирования (а здесь мы солидарны с Кантом). Если же правила ее конституирования не могут быть выполнимы или выполняются некорректно, то возникает искаженная, «патологическая» субъективность (например, схизис представляет собой не результат «распада единства психики», но, скорее, следствие неправильно проводимого синтеза). Поэтому патологическое отчуждение может быть связано с разобщением между собой «горизонтальных» и «вертикальных» отношений, которое происходит в деститутивных актах, т.е актах, «искажающих» субъективность.

3. С точки зрения генезиса субъективность является аналогом высших психических функций; со своей стороны, высшие психические функции в своем развитии от этапа в себе проходят этап поляризации своего и чужого, т.е. стадию естественного отчуяздения. Развитие субъективности всегда задей-

ствует семиотические (опосредующие) механизмы (в себе/для других —» для себя). Диалектика субъективности заключается в том, что любое явление, получающее свое феноменологическое существование для субъекта исключительно в объективированной форме, может быть присвоено только через посредство произвольного овладения. Значит, и высшая психическая функция, чтобы стать произвольной («постпроизвольной», по А.Ш. Тхостову), должна пройти стадию естественного отчуждения: присвоено, интериоризовано может быть то, что было объективировано, т.е. отчуждено.

4. Сферой возникновения патологического отчуждения могут быть только функции, в реализации которых участвуют семиотические (опосредующие) механизмы. Это положение необходимо следует из предыдущего: чтобы возникло отчуждение, должна уже быть сформированной способность различать свое и чужое. В рамках теоретического исследования мы можем пока предположить, что отчуждение затрагивает не функцию в себе, но функцию для себя (в терминологии Гегеля и Выготского). Здесь, однако, возникает вопрос: чем отличается субъективность при психической патологии от примитивной, архаичной субъективности?

5. Организация субъективности при психической патологии и «первобытной» субъективности существенно различается: если для психотика неизбежен конфликт между «вертикальными» и «горизонтальными» отношениями, организующими субъективность, то для первобытного человека такой конфликт невозможен. Представления о «распаде», «дезинтеграции психических функций» оставляют возможность для объяснения психического функционирования при шизофрении возвратом к архаичным способам организации психической деятельности. Чтобы оценить правомерность такого объяснения, обратимся снова к классическим и неклассическим концепциям субъективности. Сначала рассмотрим, как можно оценивать организацию субъективности при психической патологии с точки зрения классических концепций.

Действительно, в психозе происходит «регресс» способов организации субъективности к стадии диффузности, слитности Я и не-Я, субъекта и объекта, объекта и символа, к стадии допроизвольных (непосредственных) операций с объектами. Однако между такой формой субъективности и архаичной субъективностью имеются принципиальные различия: уже приобретенный аппарат категорий, будучи погруженным в «миф», теперь работает вхолостую. Психотик, в от-

личие от первобытного человека, вынужден нести этот пустой механизм, эту форму, накладываемую на мир и на него самого, только он больше «не знает», что с этим механизмом делать, превращая последний в разбитое зеркало, откуда появляются искаженные фрагменты его собственного Я, переплетающиеся с отражениями действительности.

Отличие этой формы организации субъективности от примитивных форм заключается в нагруженности категориальным аппаратом, остаточная работа которого порождает эффект несоответствия способа психического функционирования формам его реализации. Тем самым, формы полагания внешнего и внутреннего мира, себя и других оказываются для психотика обременительным грузом. Лишенные своего «естественного наполнения», они продуцируют патологическое отчуждение. «Вертикальные» и «горизонтальные» отношения разобщаются, и конститутивные акты превращаются в деститутивные.

Теперь рассмотрим организацию субъективности при психической патологии с точки зрения неклассических концепций. Воспользовавшись терминологией Ж. Лакана, мы будем называть сферу «горизонтальных» отношений Я-другой зоной воображаемого (или зоной первичной, «зеркальной» идентификации), причем сама эта зона в рамках «вертикальных» отношений индивидуальное-надиндивидуальное будет противопоставлена зоне символического (учитывая то, что функция символического заключается в поддержании единства Я и другого). Субъект, о котором мы теперь поведем разговор, будет для нас «говорящим» субъектом.

Можно представить акт конституирования субъективности как сочетание разнонаправленных процессов, «притягивающих» субъекта в зону индивидуального (воображаемого) и одновременно «выталкивающих» его в зону надиндиви-дуального (символического). В сфере «горизонтальных» отношений присутствие другого обусловливает порождение высказывания («запуская» речь, которая всегда есть речь для другого)-, кроме того, другой присутствует в самих высказываниях (в качестве «чужих» слов). Так обеспечиваются семантическая репрезентативность высказывания (способность быть высказыванием о чем-то для кого-то) и его неоднородность (наличие баланса между «своими» и «чужими» словами). В сфере «вертикальных» отношений происходит балансирование между символическим и воображаемым: с одной стороны, говорящий субъект всегда «захвачен» в

сеть означающих, с другой —он снова и снова воссоздает сам себя в отождествлении с другим и диалоге с другим.

В случае разобщения «горизонтальных» и «вертикальных» отношений устройство субъективности должно измениться. Воображаемое отождествление другого с собой, стимулирующее производство высказывания, отражается в постоянном балансировании между «кто» и «кому» в процессе коммуникации. Искажение этого механизма должно оборачиваться исчезновением речи для другого и возрастанием частоты замкнутых на себя высказываний (относящихся к сфере речи для себя). Невозможность речи возвращаться к самой себе в виде инвертированной речи другого приводит к нарушению ее связности и осмысленности: когда слово перестает «цепляться» за слово, возникают замкнутые на себя значения — что знаменует собой возникновениебреда (по Ж. Лакану). Таким образом, утрата отношения «кто — кому» приводит к утрате отношения «что — о чем», т.е. собственно семантической функции говоримого. Речь для себя, которая производится теперь при невозможности генетически предшествующей ей речи для другого, оказываемся формой, к которой вынужден прибегать субъект, «лишенный» собеседника. Эта пустая (акоммуникативная) форма может представать в отчужденном, объективированном виде — как словесная галлюцинация, очень часто бывающая диалогичной (при этом объективируется не интердиалог, но интрадиа-лог).

«Сворачивание» зоны воображаемого связано с перераспределением пространства говорения на уровне «вертикальных» отношений: это пространство отходит к области символического. И в этом снова проявляется разница между «мифом» и психозом. Для первобытного человека слово и так не выполняет семантической функции, а стало быть, говоримое — это и есть то, о чем говорят, т.е. оно встроено в мир действий и вещей, а отнюдь не знаков; поэтому и сеть означающих, как таковая, невозможна: психотик исчезает в этой сети, а первобытный человек ее «не замечает» и проходит сквозь нее.

ЭМПИРИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ

Теоретической основой дальнейшего исследования мы избрали главным образом «неклассические» концепции субъективности. Это не могло привести к упущению каких-либо существенных данных, поскольку в «классических» и «неклассических» концепциях, как показано выше, предполагается наличие пример-

но аналогичных отношений и механизмов, организующих субъективность. Обратившись к исследованию отношений Я-другой и индивидуальное-надиндивидуальное, мы получили возможность сделать объектом нашего исследования речевую продукцию больных, т.е. совокупность текстов, которые можно подвергнуть структурному анализу. Учитывая положения, обоснованные в теоретическом исследовании, мы сформулировали следующие гипотезы.

Гипотеза 1. Патологическое отчуждение при шизофрении связано с нарушением отношений «Я-другой», проявляющимся в виде изменения показателей семантической репрезентативности и неоднородности высказываний больных, а также изменением соотношения интер- и интрадиалогичных высказываний.

Гипотеза 2. Процесс отчуждения сопровождается нарушением отношений между областями индивидуального (воображаемого) и надиндивидуального {символического): область говорения, лишенная «автора» и «собеседника», обезличивается, оказывается поглощенной символическим.

Непосредственным объектом исследования была речевая продукция, полученная при обследовании 60 больных, находившихся на стационарном лечении в Московской психиатрической больнице №1 им. Н.А. Алексеева с 1999 по 2002 гг.

В исследование включались больные в возрасте от 18 до 60 лет (средний возраст составил 36,4±0,6 лет) с синдромом психического автоматизма в рамках шизофренического процесса. У всех больных в структуре переживаний присутствовали галлюцинации (чаще — словесные псевдогаллюцинации), бред воздействия и психические автоматизмы как минимум одного вида из следующих: идеа-торные (невозможность контроля над мыслями, их наплывы, вкладывание мыслей, разматывание мыслей, симптом открытости, эхо мыслей, чужие мысли и др.), сенсорные (сделанные неприятные, тягостные ощущения, сенестопатии, сенесто-алгии и др.) и моторные (сделанные, вынужденные движения, вынужденная обездвиженность). Помимо этого, у больных могли присутствовать элементы бредовой деперсонализации без переживания внешнего контроля и овладения. Давность заболевания составила от 21 до 0,5 лет, в среднем 7,3±0,2 г. Обследование проводилось на 2-4 неделе с момента госпитализации. Больных, у которых явления деперсонализации выходили в структуре клинических симптомов на передний план, мы исключали из исследования.

Группа здоровых испытуемых была представлена лицами со средним и высшим образованием в количестве 30 чел., из них 17 (57%) женщины, 13 (43%) мужчины.

Предметом исследования были «горизонтальные» отношения «Я-другой» и «вертикальные» отношения «индивидуальное-надиндивидуальное», оцениваемые при помощи показателей семантической репрезентативности, неоднородности и диалогичности высказываний больных.

Методика исследования. В качестве основного метода мы использовали тематический апперцептивный тест (TAT). Методику и интерпретативную схему TAT мы модифицировали таким образом, чтобы результаты теста было возможно подвергнуть лексико-семантическому анализу. Аналитическая процедура сводилась к оценке встречаемости в тексте элементов (высказываний, предложений, дескрипций, слов), группируемых в выделенные нами лексико-семантические категории.

1. Время. Эта категория отражает наличие четкой последовательности в рассказе: в повествовании должно быть задано прошлое, настоящее и будущее описываемых событий. Полнота описания прошлого и будущего подразумевает отсутствие формального и укороченного вариантов. В настоящем должна не только присутствовать описательная характеристика, но быть задана ситуация.

2. Мысли. К этой категории относятся воспоминания, размышления, интерпретации, планы и т. п. Наличие мыслей фиксируется в том случае, если они содержательно раскрыты.

3. Чувства. В эту категорию мы включили эмоции, желания и пр. Как и мысли, они должны обладать интенциональной характеристикой.

4. Взаимодействие. К этой категории мы отнесли слова или фразы, обозначающие социальный контакт: обещать, встречаться, ссориться и т. п.

5. Перформативность/дейксис/лицо. В эту категорию вошла лексика, отображающая присутствие говорящего в том, что он говорит: обещаю, мне, сейчас и т. п.

6. Интрадиалогичность. В эту категорию вошли синтаксические формы, в которых присутствует явный или скрытый диалог (речь для себя).

7. Неоднородность. Эту категорию составили различные ситуации использования прямой и косвенной речи, цитат, ссылок, комментариев, подражаний, стереотипов и пр.

8. Безличность/непроизвольность. К этой категории мы отнесли разные формы выражения неконтролируемости и безагентные конструкции.

9. Неопределенность/всеобщность. Как и предыдущая, эта категория выделена нами как показатель невозможности репрезентации субъекта в языке, т.е. исчезновения его из того, что он говорит. Сюда отнесены формы, включающие использование знаков неопределенности и всеобщности.

Категории 1-5 отражают семантическую репрезентативность высказываний (отношения «что — о чем»), категории 6, 8, 9 — «замыкание» речи, связанное с «утратой» автора и собеседника (отношения «кто — кому»), а категория 7 — наличие в речи баланса между «своими» и «чужими» словами.

В связи с особенностями группы наших испытуемых (отвлекаемость, исто-щаемость, снижение способности к целенаправленной деятельности, возможность негативной реакции, бредовых интерпретаций ситуации обследования) мы отобрали 4 таблицы: 1, 2, 5 и 6ВМ, а также составили сжатую и доступную инструкцию. На таблицах 1 и 5 изображено одно действующее лицо, а на таблицах 2 и 6ВМ — два лица или более. Выбор этих таблиц был продиктован выдвинутыми гипотезами. Инструкция к TAT выглядела следующим образом: «Я буду показывать Вам картинки. Посмотрите на картинку и придумайте рассказ на основании того, что видите. Уделите внимание прошлому, настоящему и будущему, а также чувствам и мыслям персонажей».

Общий объем полученного материала составил 240 рассказов в группе больных шизофренией и 120 рассказов в группе здоровых испытуемых. В связи с отсутствием необходимости представлять дифференцированные данные об используемой лексике в различных рассказах единицей анализа мы избрали обобщенный текст из 4 рассказов. Таким образом, мы получили 60 текстов в основной и 30 текстов в контрольной группе.

Статистическую обработку результатов исследования мы проводили при помощи широко используемого в клинических исследованиях метода расчета показателей риска и доверительных интервалов. При выборе этого метода мы опирались на переведенный с нашим участием справочник исследовательской группы Cochrane Collaboration «Доказательная медицина» [2002].

РЕЗУЛЬТАТЫ ЭМПИРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ И ИХ ОБСУЖДЕНИЕ

Количественные данные мы обобщили в таблице 1. Результаты лексико-семантического анализа речевой продукции испытуемых по выде-

Категории Тексты больных шизофренией Тексты здоровых испытуемых ОР 95% ДИ

Время 5,8%* 81,7% 0,1 0,02—0,18

Мысли 3,6 10,8 0,3 0,26—0,34

Чувства 4,8 13,6 0,4 0,27—0,53

Взаимодействие 1,2 14,8 0,1 0,07—0,13

Перформатив-ность/дейксис/лицо 6,9 8,7 0,8 0,64—1,36

Интрадиалогичность 7,2 3,7 1,9 1,72—2,8

Неоднородность 4,8 2,1 2,3 2,04—2,56

Безличность/непроизвольность 5,7 2,3 2,5 2,10—2,90

Неопределенность/всеобщность 4,9 3,4 1,4 0,88—1,92

Примечания. ОР — относительный риск. При ОР>1 и диапазоне ДИ, не включающем 1, вероятность выявления признака в основной группе статистически значимо выше, чем в контрольной группе. При ОР<1 и диапазоне ДИ, не включающем 1, вероятность выявления признака в основной группе статистически значимо ниже, чем в контрольной группе. 95% ДИ — доверительный интервал, включающий значения искомого показателя с вероятностью, равной 95%. * — расчеты по категории времени отражают относительное количество рассказов, в которых отмечено наличие четкой временной последовательности развития сюжета. Расчеты по остальным категориям представляют собой нормализованные данные, полученные с учетом коэффициента соответствия объемов оцениваемых текстов.

Статистически значимые различия между текстами больных шизофренией и текстами здоровых испытуемых отмечены по категориям «время», «мысли», «чувства», «взаимодействие», «интрадиалогичность», «неоднородность» и «безличность/непроизвольность». Кроме того, в текстах больных шизофренией отмечено снижение доля лексических единиц, отнесенных к категории «перформатив-ность/дейксис/лицо», и повышение доли единиц, отнесенных к категории «неопределенность/всеобщность», однако эти различия, как указывают значения доверительных интервалов, не достигли статистической значимости.

Обратимся теперь к качественному анализу лексики указанных категорий.

1. Время. Эта категория не подразумевала подсчет тех или иных лексических форм. Расчет велся исходя из общего количества рассказов (240 в группе больных шизофренией и 120 в группе здоровых испытуемых), а не из общего количества текстов (60 и 30 соотв.), поскольку временную последовательность в

«составном» рассказе оценить невозможно. Наличие четкой временной последовательности было отмечено лишь в 14 из 240 рассказов больных (5,8%) и в 98 из 120 рассказов здоровых испытуемых (81,7%); эти различия оказались статистически значимыми. Существенной характеристикой временной организации сюжета в рассказах больных оказалась формальность описания настоящего, прошлого и будущего, т.е. отсутствие заданной ситуации («Вроде бы это после похорон... кто-то близкий для них умер»; «Вижу мальчика, он сидит за столом, смотрит на скрипку»).

2. Мысли. Относительный объем лексики составил 3,6 единиц в рассказах больных и 10,8 единиц в рассказах здоровых испытуемых (различия статистически значимы). Лексика больных оказалась значительно менее богатой с точки зрения интенциональной характеристики описываемых ими событий («Она, наверное, спросила его о чем-то, а он не знает, что ответить»), В рассказах здоровых испытуемых мысли, воспоминания, планы встроены в сюжетную логику повествования, привязаны к контексту взаимодействия («Он знал, что должен перед пей извиниться, и нашел для этого подходящие слова»).

3. Чувства. Относительный объем лексики составил 4,8 единиц в рассказах больных и 13,6 единиц в рассказах здоровых испытуемых (различия статистически значимы). В рассказах больных это в основном лексика, указывающая эмоциональное состояние персонажа без дальнейшей интенциональной характеристики, без содержательного раскрытия переживаний («чему-то удивлена», «грустит», «мать чем-то недовольна, а он просто стоит»). В рассказах здоровых испытуемых отражение эмоционального опыта чаще всего тонко дифференцируется. Испытываемые персонажами чувства либо отнесены к другим персонажам, либо привязаны к контексту взаимодействия.

4. Взаимодействие. Относительный объем лексики составил 1,2 единицы в рассказах больных и 14,8 единиц в рассказах здоровых испытуемых (различия статистически значимы). Это наименьшая по объему категория в рассказах больных и наибольшая в рассказах здоровых испытуемых. Отражаемые этой лексикой социальные контакты в рассказах больных мало связаны с описываемыми событиями, они точечны и формальны. Чаще всего больные в своих рассказах вообще упускают момент взаимодействия («Впереди стоит женщина с книгами, потом там вот мужчина, а сбоку еще одна женщина»', «Она смотрит во двор, а он о чем-то задумался»). В рассказах здоровых испытуемых, напротив, взаимодейст-

вие занимает существенную роль, вокруг которой завязывается построение сюжетной линии.

5. Перформативность/дейксис/лицо. Относительный объем лексики составил 6,9 единиц в рассказах больных и 8,7 единиц в рассказах здоровых испытуемых. Эти различия, как показывают значения доверительного интервала, не достигли статистической значимости. Однако качественный анализ лексики данной категории позволяет заключить, что больные используют ее формально или «насильственно», не в качестве способа репрезентации себя, а, скорее, повинуясь привычке или стереотипу. Эта лексика встраивается в конструкции пассива и постепенно подменяется лексикой безличности и непроизвольности {«Его уведут, как и меня увели. Стемнеет, и станет совсем страшно и одиноко»', «Меня окружают нечестивые в белых халатах»). Здоровые испытуемые, употребляя соответствующую лексику, встраивают себя (либо описываемый ими персонаж), а, тем самым, и собеседника, в контекст повествования: говоря о чем-то, они одновременно показывают, репрезентируют в речи самих себя. В рассказах здоровых испытуемых указанная лексика редко сочетается с конструкциями пассива и непроизвольности.

6. Интрадиалогичность. Относительный объем составил 7,2 единиц в рассказах больных и 3,7 единицы в рассказах здоровых испытуемых (различия статистически значимы). Если предыдущие категории характеризуют присутствие в речи как самого говорящего, так и адресата, т.е. ее обращенность (коммуникативность), то данная категория отражает наличие высказываний, которые замкнуты на себя, т.е. уже не требуют собеседника («Что тут можно сказать? Даже не знаю»; «Что было до этого, сложно придумать»; «Как понять? Тут... я не знаю»). Диалог с самим собой присутствует в речи больных чаще, чем в речи здоровых исиьпуемых. Зю крайне интересное наблюдение, позволившее нам сформулировать положение о том, что процесс патологической объективации затрагивает не функцию в себе/для других, а функцию для себя, т.е. функцию, прошедшую процедуру опосредования. Неслучайно в объективированном (т.е. галлюцинаторном) виде присутствуют чаще всего диалоги, дебаты, которые «слышат» больные.

7. Неоднородность. Относительный объем лексики составил 4,8 единиц в рассказах больных и 2,1 единицы в рассказах здоровых испытуемых (различия статистически значимы). Это различные случаи употребления прямой и косвен-

ной речи, цитат, стереотипов, подражаний и пр. В высказываниях больных лексика неоднородности встречалась значительно чаще, чем в высказываниях здоровых испытуемых, что создавало впечатление «попытки» сбежать за пределы коммуникации, завуалировавшись чужими словами («Ожидается подъем отечественной экономики за счет притока нефтедолларов»', «Вечером по углам появляются бандерлоги, и становится немного страшно»', «Чем ждать, когда сибирские медведи проснутся, лучше самой все приготовить»). Как оказалось, сама лексика внутри данной категории «неоднородна», что проявляется в дисбалансе между прямой и косвенной речью: больные шизофренией, в отличие от здоровых испытуемых, в своих высказываниях прямую речь практически не используют, заменяя ее косвенной речью. Эти данные указывают на замену событийных значений фактообразующими, что дополняет картину снижения семантической репрезентативности и повышения неоднородности продуцируемых в психозе высказываний. Кроме того, эти данные могут свидетельствовать о невозможности осуществить идентификацию с персонажем, т.е. о дисквалификации другого.

8. Безличностъ/непроизвольнос1ь. Относительный объем лексики составил 5,7 единиц в высказываниях больных и 2,3 единицы в высказываниях здоровых испытуемых (различия статистически значимы). Эта категория тесно связана с предыдущей и характеризует затопление области воображаемого отождествления другого с собой областью символического, т.е. исчезновение говорящего из того, что он говорит. Тем самым, использование этой лексики больными не обязательно связано с непосредственным переживанием ими внешнего воздействия. Такая лексика встречается в их высказываниях статистически значимо чаще, чем в высказываниях здоровых испытуемых, даже тогда, когда они описывают отвлеченную ситуацию, составляют рассказ. Кроме того, эта лексика часто сочетается с лексикой неоднородности («А утро плавно переходит в вечер, и вдруг чувствуешь, что гость становится хозяином»).

9. Неопределенность/всеобщность. Относительный объем лексики составил 4,9 единиц в высказываниях больных и 3,4 единицы в высказываниях здоровых испытуемых. Как показали значения доверительного интервала, эти различия не достигли статистической значимости. В высказываниях больных лексика неопределенности и/или всеобщности подменяет собой интенциональные аспекты чувств, мыслей («Сидит и о чем-то думает»). Итогом является содержательная размытость рассказов больных, невозможность строгой организации повествова-

ния. Не эксплицируется внутренний мир персонажей, что не позволяет сформировать смысловую основу для взаимодействия. Лексика данной категории тесно связана с лексикой категорий безличности/непроизвольности и неоднородности, и характеризует, поломку внутренней программы построения высказываний, невозможность организовать происходящее на зрелом семантическом уровне. В рассказах здоровых испытуемых, напротив, лексика неопределенности касается главным образом второстепенных деталей, не значимых для развития сюжета {«Был какой-то праздник, все люди веселились, но ему было совсем не до смеха»).

Итак, нарушение отношений Я-другой проявляется в утрате репрезентативности высказываний и повышении их неоднородности. Утрата репрезентативности (т.е. способности высказывания представлять нечто для кого-то, а в конечном счете — представлять самого субъекта говорения) оборачивается распадом речи для другого (утратой интердиалога) и замыканием речи для себя. В результате речь утрачивает свою обращенность, связность, осмысленность, перформатив-ность и содержательность, что сопровождается повышением частоты безличных и неопределенных, а также интрадиалогичных конструкций (которые по своему происхождению коммуникативно автономны).

Так проявляется невозможность языковой организации происходящего на зрелом семантическом уровне. Лексика больных шизофренией по преимуществу денотативна, т.е. фиксирует предмет или внутреннее состояние персонажа, но не включает их в общий контекст повествования и не раскрывает их «глубину». В отличие от высказываний здоровых испытуемых, обладающих событийной репрезентативностью, т.е. наличием лексики, отнесенной нами к категориям «мысли», «чувства» и «взаимодействие», в речи больных лексика указанных категорий подменяется лексикой неопределенности. Если в высказываниях здоровых испытуемых лексика неопределенности касается главным образом второстепенных для развития сюжета деталей, то в высказываниях больных шизофренией она встраивается в основную сюжетную линию, точнее — расстраивает ее.

Вместе с тем становится более выраженной и неоднородность высказываний, связанная с употреблением чужих слов — цитат, чужой речи, стереотипов, подражаний и др. Во-первых, это свидетельствует об искажении отношений Я-другой: с одной стороны, повышение неоднородности высказываний можно рассматривать как следствие холостой работы аппарата репрезентации, в определенном смысле компенсирующей формами присутствия другого в дискурсе его со-

держательное отсутствие, с другой — обилие цитат, штампов и т. п. есть свидетельство коммуникативных затруднений (по Д.А. Леонтьеву). Здесь наблюдается эффект несоответствия между формальным присутствием другого в дискурсе и его реальным исчезновением, а также между наличием формы диалога и реальной утратой собеседника. Во-вторых, это говорит об искажении отношений индивидуальное-надиндивидуапьное: поскольку речь психотика продуцируется не для того, чтобы говорить с другими, в ней воображаемые отношения (т.е. область индивидуального, определяющая обращенность речи к другим, наличие в ней как автора, так и собеседника) вытесняются областью символического (на-диндивидуального), она замыкается на самой себе, теряя свою коммуникативность.

Выводы

1. Возникновение патологического отчуждения при шизофрении связано с поломкой механизмов конституирования субъективности. Субъективность целесообразно рассматривать не как заданную структуру, которая может подвергаться распаду, но как сложную организацию отношений, постоянно воспроизводимую в конститутивных актах, сохраняющих определенный баланс в рамках «горизонтальных» отношений (субъект-объект, Я-другой) и «вертикальных» отношений {интегральное-дифференциальное, индивидуалъное-надиндивидуальное). Шизофреническое отчуждение, выраженное наиболее явно при синдроме психического автоматизма, есть результат происходящего в деститутивных актах разобщения «вертикальных» и «горизонтальных» отношений, организующих субъективность.

1 лировать положение, согласно которому в процессе развития высших психических функций (по Л.С. Выготскому) есть этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения: тем самым, присвоено, интериоризовано может быть то, что ранее было объективировано.

3. Сферой возникновения патологического отчуждения являются функции, в реализации которых участвуют семиотические (опосредующие) механизмы {в себе — для себя). Это подтверждается повышением частоты продуцируемых в

психозе интрадиалогичных высказываний с последующей их объективацией в виде словесных псевдогаллюцинаций.

4. Словесные псевдогаллюцинации, в отличие от истинных галлюцинаций, являются идеаторным расстройством, возникающим в результате искажения процесса производства высказывания, причем сферой их возникновения являются коммуникативно автономные интрадиалогичные высказывания, лишенные «опоры» на собеседника. Объективацией интрадиалога (т.е. речи для себя) объясняется то, что словесные псевдогаллюцинации обычно внутренне диалогичны по своему содержанию.

5. На уровне «горизонтальных» отношений «Я-другой» патологическое отчуждение характеризуется дисквалификацией другого, которая в речи больных выражается в снижении семантической репрезентативности высказываний (т.е. их способности быть высказываниями о чем-то для кого-то), повышении их неоднородности (т.е. частоты употребления «чужих» слов), а также в повышении частоты интрадиалогичных (коммуникативно автономных) высказываний в ущерб интердиалогичным. Так речь больных «лишается» и автора, и собеседника.

6. На уровне «вертикальных» отношений «индивидуальное-надиндивидуальное» патологическое отчуждение характеризуется сворачиванием зоны индивидуального, т.е. обезличиванием речи. Пользуясь терминами Ж. Лакана, можно сказать, что при этом воображаемое (зона отождествления другого с собой) поглощается символическим. Поэтому и форма высказываний больных, диктуемая правилами языка, остается сохранной обычно дольше, чем содержание.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

1. КВ. Журавлев. О подходах к исследованию «объективированных» феноменов у душевнобольных // Клиническая психология: материалы первой международной конференции памяти Б.В. Зейгарник. М., 2001. С. 112-113.

2. И.В. Журавлев, А.Ш. Тхостов. Феномен отчуждения: стратегии концептуализации и исследования // Психологический журнал. 2002. №5. С. 42-48.

3. И.В. Журавлев, А.Ш. Тхостов. Субъективность как граница: топологическая и генетическая модели // Психологический журнал. 2003. №3. С. 5-12.

4. И.В. Журавлев. Языковое сознание при шизофрении: динамический подход // Языковое сознание: устоявшееся и спорное. XIV международный симпозиум по психолингвистике и теории коммуникации. М., 2003. С. 91.

ii 1 I \Ч V F и

Издательство ООО "МАКС Пресс". Лицензия ИД № 00510 от 01.12.99 г. Подписано к печати 26.08.2003 г. Формат 60x90 1/16. Усл.печ.л. 1,5. Тираж 100 экз. Заказ 397. Тел. 939-3890,928-2227,928-1042. Факс 939-3891. 119899, Москва, Воробьевы горы, МГУ.

Содержание диссертации автор научной статьи: кандидата психологических наук, Журавлев, Игнатий Владимирович, 2003 год

Введение.

Актуальность исследования.

Цель исследования.

Задачи исследования.

Положения, выносимые на защиту.

Научная новизна исследования.

Практическая ценность исследования.

Апробация работы.

Структура и объем работы.

Список опубликованных работ по теме диссертации.

Глава 1. Обзор литературы.

1.1. Введение в проблему.

1.2. Механистические подходы к проблеме отчуждения.

1.2.1. Учение Кандинского о псевдогаллюцинациях.

1.2.2. Трактовка словесных галлюцинаций в работах Сегла и Клсрамбо. Сложности механистической интерпретации.

1.3. Развитие представлений об «основном психическом расстройстве».

1.3.1. Учение об «акуфрении» и вопрос о патологической объективации внутренней речи (Кверси, Клод).

1.3.2. Снятие вопроса о псрвичности/вгоричности бреда по отношению к галлюцинациям и появление идеи о «психической диссоциации» (Эй, Жане, Лагаш, Минковский).

1.4. Генетические подходы.

1.4.1. Обоснование генетического подхода. Попытки сопоставления развития и «регресса».

1.4.2. «Первичный» и «вторичный» процессы. «Миф» и психоз. Появление семиотической проблематики.

1.4.3. Замечание о возможной интерпретации проблемы объективации внутренней речи.

1.5. Семиотические и патолингвистические подходы.

1.5.1. Гипотеза о разобщении «предметных» и «смысловых» значений как механизме шизофренического первичного бредообразования (Аккерман).

1.5.2. О связях гипотезы Аккермана с проблематикой «значения» и «смысла» в психологической и лингвистической литературе.

1.5.3. Гипотеза о разобщении субъективно-ситуативного смысла и «обобщимого» значения (Вульф).

Глава 2. Теоретическое исследование: отчуждение и присвоение в классических и неклассических концепциях субъективности.

2.1. Синтетическое единство (кантовский субъект).

2.1.1. Субъективность как единство и взаимоположение Я и не-Я.

2.1.2. Пространственный синтез Я и не-Я (генезис и расстройство).

2.1.3. Временной синтез Я и не-Я (генезис и расстройство).

2.1.4. Замечание о возможности изучения шизофренических расстройств с точки зрения представлений о субъективности.

2.2. Топология субъективности.

2.2.1. О границе между субъектом и объектом.

2.2.2. Универсальный принцип объективации и проблема реальности.

2.2.3. Интерпретация отчуждения и присвоения с рассмотренной точки зрения.

2.3. Генезис субъективности.

2.3.1. «Первобытная» субъективность: неразличимость субъекта и объекта.

2.3.2. Онтогенез субъективности.

2.3.3. Возможность интерпретации патологических явлений с рассмотренной точки зрения.

2.4. Опосредование и обращение (гегелевский субъект).

2.4.1. Диалектика «допроизвольного» и «постпроизвольного».

2.4.2. О посредниках субъект-объектного отношения. Интра- и интерсубъективное.

2.4.3. Предварительные замечания о роли языка в актах констигуирования субъективности.

2.5. Субъективность в языке (лакановский субъект).

2.5.1. О расщепленности «говорящего субъекта».

2.5.2. Вопрос об «источнике смысла»: теория «двух забвений».

2.5.3. Проблема отношений «надиндивидуальное-индивидуальное».

2.6. Репрезентация как присвоение.

2.6.1. Определение репрезентативной функции языка.

2.6.2. Два оттенка в значении термина «репрезентация»: «связь» и «поляризация».

2.6.3. Репрезентация как экспликация своего и чужого. Я и другой.

2.7. Функции другого в акте конституирования субъективности.

2.7.1. Диалектика господства и рабства.

2.7.2. О «содержательном» присутствии другого: семантическая репрезентативность высказывания.

2.7.3. О «формальном» присутствии другого: неоднородность высказывания.

2.7.4. О двоякой роли другого в актах производства высказывания.

2.8. Бессубъектность.

2.8.1. Концепция «динамики силы».

2.8.2. Безличность и непроизвольность.

2.8.3. Неопределенность и всеобщность.

Введение диссертации по психологии, на тему "Семиотико-психологические механизмы отчуждения при синдроме психического автоматизма"

Актуальность исследования

Феномены, традиционно объединяемые общим признаком «отчуждения», встречаются в клинике душевных расстройств достаточно часто. Это различные состояния, характеризующиеся «неприсвоением» личностью собственных продукций, проецированием их вовне, смещением или исчезновением границ между Я и не-Я, сознанием и миром: больные переживают измененность, нереальность окружающей обстановки, своего тела или собственного Я, его расщепление, множественность либо исчезновение, «утрату всех чувств» (различные виды деперсонализации), потерю контроля над мыслями, движениями или ощущениями, одержимость (синдром психического автоматизма), единство с вселенной либо исчезновение самих себя или мира (парафренные бредовые синдромы).

Несмотря на почти полуторавековую историю изучения (Дж. Сегла, Г. Кле-рамбо, В.Х. Кандинский, А.А. Меграбян, М.Г. Гулямов и др.), проблема отчуждения оказывается одной из самых сложных проблем клинической психологии и психиатрии, как только ее рассмотрение выходит за рамки описательного подхода. Остаются дискуссионными как методологические, так и концептуальные вопросы: где «искать» отчуждение — в сфере эмоциональности, восприятия, мышления, самосознания, считать ли его самостоятельным расстройством, какова природа псевдогаллюцинаций, являются ли они идеаторным или перцепторным расстройством и т. п. С этим связаны и частые сложности собственно клинической квалификации феноменов отчуждения, а также невозможность их однозначного отнесения к регистру продуктивных либо негативных расстройств.

В отличие от клинических проявлений отчуждения, его психологические механизмы и их семиотические аспекты изучались мало (ср. исследования В.И. Аккермана, П. Жане, Д. Лагаша, И.В. Макарова). Вместе с тем в традиции патопсихологических исследований, восходящей к работам Б.В. Зейгарник и Л.С. Выготского, приоритетным считается именно изучение закономерностей развития тех или иных психических расстройств с опорой на общепсихологическое знание, а также (если речь идет о расстройствах высших психических функций) с оценкой их семиотических аспектов [Зейгарник 1970]. В связи с этим выявление и описание ссмиотико-психологических механизмов отчуждения (основанное на анализе речевой продукции больных) представляется актуальным и целесообразным. Настоящее исследование может способствовать повышению качества диагностики, более раннему выявлению признаков болезни и выбору адекватной тактики лечения, а также намечает возможности дальнейшей разработки проблем отчуждения, субъективности, развития и расстройств высших психических функций.

Цель исследования

Задачи исследования

Для достижения цели нами были поставлены следующие задачи:

1) найти способ концептуализации отчуждения путем теоретического анализа классических и неклассических концепций субъективности;

2) на этом основании разработать методику экспериментального исследования патологического отчуждения;

Положения, выносимые на защиту

1. Возникновение патологического отчуждения связано с поломкой механизмов конституирования субъективности: оно происходит в деститутивных актах, разобщающих между собой «горизонтальные» отношения (субъект-объект, -Я—другой) и «вертикальные» отношения (интегральное-дифференциальное, ин-дивидуальное-надиндивидуальное).

2. Сферой возникновения патологического отчуждения являются функции, в реализации которых участвуют семиотические (опосредующие) механизмы (в себе — для себя). В связи с этим субъективность можно рассматривать как аналог высших психических функций; кроме того, можно утверждать, что высшие психические функции проходят в своем развитии этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения: присвоено, интериоризовано может быть только то, что ранее было объективировано.

3. На уровне «горизонтальных» отношений «Я-другой» патологическое отчуждение характеризуется дисквалификацией другого, которая в речи больных выражается в снижении семантической репрезентативности высказываний (т.е. их способности быть высказываниями о чем-то для кого-то), повышении их неоднородности (т.е. частоты употребления «чужих» слов), а также в повышении частоты интрадиалогичных (коммуникативно автономных) высказываний в ущерб интердиалогичным.

Научная новизна исследования

Научная новизна нашей работы определяется ее междисциплинарным характером и встроенностью в контекст современных исследований в области клинической и общей психологии, семиотики, психоанализа, психолингвистики, философии и психологии субъекта. Установлена связь отчуждения с организацией субъективности. Показано, что субъективность целесообразно рассматривать не как заданную структуру, которая может подвергаться распаду, но как сложную организацию отношений, постоянно воспроизводимую в конститутивных актах; в связи с этим и патологическое отчуждение представлено не как следствие «утраты единства», «схизиса», но как результат деститутивных актов, воспроизводящих «искаженную» субъективность. Отмечено, что в развитии высших психических функций есть этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения (объективации), а сферой патологического отчуждения может быть только функция, прошедшая такое развитие от этапа в себе к этапу для себя. Это позволило особо подчеркнуть и природу словесных псевдогаллюцинаций как идеаторного расстройства, возникающего при патологической объективации в сфере порождения интрадиалогической речи.

Практическая ценность исследования

Практическая ценность исследования заключается в разработанном способе лексико-семантического анализа речевой продукции больных на основании выделенной группы категорий. Применение такого анализа может способствовать не только дифференцированной диагностике различных процессов, характеризующихся поломкой механизмов конституирования субъективности, но также и разработке новых способов их коррекции. Проведенное исследование демонстрирует саму возможность изучения столь специфических клинических явлений, как отчуждение, путем реконструкции их семиотико-психологических механизмов. В то же время, проблема отчуждения —лишь одна из обширного спектра проблем, которые можно рассматривать с точки зрения предпринятой нами реконструкции механизмов конституирования субъективности. В этом заключается возможность будущих теоретических и эмпирических исследований.

Апробация работы

Основные положения работы были рассмотрены на заседаниях кафедры нейро- и патопсихологии факультета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова (обсуждение диссертации и реферата состоялось 9.10.2002), на заседаниях отдела психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания РАН, а также обсуждались на международных конференциях и симпозиумах по проблемам клинической психологии и психолингвистики (с публикацией тезисов докладов).

Семиотические и лингвистические аспекты работы изложены автором на XIV международном симпозиуме по психолингвистике и теории коммуникации «Языковое сознание: устоявшееся и спорное» (Москва, 2003 г.) в докладе на тему: «Языковое сознание при шизофрении: динамический подход». С 2003 г. разработка сформулированных автором проблем и положений включена в план научно-исследовательской работы отдела психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания РАН.

Структура и объем работы

Диссертация изложена на 177 страницах. Состоит из Введения, Обзора литературы, глав «Теоретическое исследование: отчуждение и присвоение в классических и неклассических концепциях субъективности», «Эмпирическое исследование», «Семиотико-психологические механизмы отчуждения: обсуждение результатов», Заключения, Выводов и Списка литературы, включающего 214 ссылок на источники, опубликованные на русском, английском, немецком и французском языках. Диссертация иллюстрирована 2 таблицами и 8 схемами.

Заключение диссертации научная статья по теме "Медицинская психология"

Выводы

1. Возникновение патологического отчуждения при шизофрении связано с поломкой механизмов конституирования субъективности. Субъективность целесообразно рассматривать не как заданную структуру, которая может подвергаться распаду, но как сложную организацию отношений, постоянно воспроизводимую в конститутивных актах, сохраняющих определенный баланс в рамках «горизонтальных» отношений (субъект-объект, Я-другой) и «вертикальных» отношений (интегральное-дифференциальное, индивидуалъное-надиндивидуалъное). Шизофреническое отчуждение, выраженное наиболее явно при синдроме психического автоматизма, есть результат происходящего в деститутивных актах разобщения «вертикальных» и «горизонтальных» отношений, организующих субъективность.

2. С точки зрения генезиса субъективность можно рассматривать как аналог высших психических функций, проходящих в своем развитии этап произвольного овладения в знаково-символической деятельности. В связи с этим можно сформулировать положение, согласно которому в процессе развития высших психических функций (по JT.C. Выготскому) есть этап поляризации своего и чужого, т.е. этап естественного отчуждения: тем самым, присвоено, интериоризовано может быть то, что ранее было объективировано.

3. Сферой возникновения патологического отчуждения являются функции, в реализации которых участвуют семиотические (опосредующие) механизмы (в себе — для себя). Это подтверждается повышением частоты продуцируемых в психозе интрадиалогичных высказываний с последующей их объективацией в виде словесных псевдогаллюцинаций.

4. Словесные псевдогаллюцинации, в отличие от истинных галлюцинаций, являются идеаторным расстройством, возникающим в результате искажения процесса производства высказывания, причем сферой их возникновения являются коммуникативно автономные интрадиалогичные высказывания, лишенные «опоры» на собеседника. Объективацией интрадиалога (т.е. речи для себя) объясняется то, что словесные псевдогаллюцинации часто внутренне диалогичны по своему содержанию.

Заключение

Каковы бы ни были причины этого психоза, психология вправе изучать явления распада личности с психологической точки зрения, ибо этот распад происходит по психологическим законам, хотя бы первичным толчком, первопричиной этого распада служили причины внепсихологического толка.

Л.С. Выготский

Наша работа посвящена выявлению и реконструкции семиотико-психологических механизмов отчуждения при шизофрении (на примере изучения речевой продукции больных, страдающих синдромом психического автоматизма, при котором отчуждение проявляется наиболее явственно). Изучаемые нами феномены достаточно полно были описаны еще во второй половине XIX века; их возникновение связывали с «неусвоением личностью собственных продукций» — благодаря чему то, что в обычном состоянии переживается как свое (либо вообще не замечается, обретя прозрачность в результате произвольного овладения), в случае психической патологии объективируется, становится неподконтрольным, чуждым, чужим. Так возникают «чужие мысли», галлюцинации, переживание воздействия, автоматизмы, насильственные действия либо невозможность произвольных действий и пр.

Учитывая разнообразие этих явлений, отчуждение как общий для их возникновения процесс часто пытались объяснить «основным психическим расстройством». Однако попытки выявить собственно психологические механизмы отчуждения почти не предпринимались, будучи вытесняемыми клинико-огшсательными исследованиями (исключение составляют, в частности, представления П. Жане о двойственности речевых актов и невозможности психического синтеза, концепция В.И. Аккермана, описавшего патологическое отчуждение и присвоение как следствие невозможности смыкания предметных и смысловых значений, и концепция Э. Вульфа, связывавшего возникновение бреда с невозможностью установления сопричастности субъективно-ситуативных смыслов и «обобщимых» значений).

Для того, чтобы изучить психологические механизмы отчуждения, мы предприняли весьма обширное теоретическое исследование. Это оправдано самой спецификой исследований в области патопсихологии, непременным требованием для которых является изучение патологических явлений «в русле теоретических идей общей психологии» [Зейгарник 1980, с. 4]. В противном случае, как полагала Б.В. Зейгарник, происходит растворение предмета исследования, его подмена «предметом той науки, к которой психологическое знание "прикладывается" (например, так называемой малой психиатрии, патофизиологии и т. п.)» [Зейгарник 1980, с. 4]. Такая подмена не всегда сразу обнаруживается, а часто «может даже импонировать как поиск объективных (например, физиологических) механизмов» [Зейгарник 1970, с. 6]. Хотя «условием психических процессов является деятельность мозга, сами эти процессы не перестают быть психическими» [Зейгарник 1970, с. 6]. Именно опора на общепсихологическос знание определяет, согласно этому подходу, понятийный аппарат патопсихологии, логику анализа нарушений психики и методологические подходы к их исследованию [Николаева 2003, с. 14].

Тем самым, в нашем исследовании мы следовали 'традициям научной школы Выготского-Лурия-Леонтьева-Зейгарник. Эти традиции «предполагают определенную логику научного анализа патологических явлений психики, осуществления ряда последовательных "шагов". Обозначим основные: 1) выделение в клинической картине заболевания психологических, т.е. культурно-детерминированных, феноменов нарушения психики; 2) изучение психологических механизмов их возникновения; 3) раскрытие основных закономерностей функционирования» [Николаева 2003, с. 15].

Начав исследование с изучения истории проблемы, мы достаточно быстро убедились в том, что психиатрия не обладает понятийным и методологическим аппаратом для того, чтобы выяснить сущность описываемых ею феноменов отчуждения: ведь для того, чтобы решить эту проблему, нужно сначала разобраться в том, на чем основано само переживание своего и чужого. Тем самым, мы сформулировали гипотезу о связи отчуждения с субъективностью. Эта гипотеза и стала отправной точкой в нашем теоретическом исследовании.

Отчуждение «искали» в сфере разных функций — восприятия, мышления, эмоциональности, пытались локализовать «между» ними (между чувственностью и рассудком, между эмоциональной и идеаторной сферами) и т. п. Наиболее значимыми в истории изучения проблемы отчуждения были концепции, согласно которым описываемые явления возникают в результате расстройства некоей инте-гративной функции, т.е. «нарушения самосознания», «гипотонии сознания», «снижения психического напряжения» и пр., а не как отдельное нарушение в той или иной сфере. Тем самым постулировалось, что невозможность отнесения к себе — следствие утраты общего механизма, обеспечивающего единство и предупреждающего распад. Так отчуждение, в конечном итоге, было связано с патологией Я.

Однако любая попытка соотнести переживаемую предметность с Я или определить статус явления по отношению к субъекту становится возможной только исходя из принятия оппозиции субъекта и объекта, противоположения Я и не-Я. Возникновение этой оппозиции — своеобразное символическое «грехопадение», ибо лишь в результате него оказывается возможным появление субъекта, способного себя осознавать в качестве себя самого. Вот здесь и возникает тот механизм объективации, который обеспечивает возможность для познающего субъекта столкновения с иным (чужим) и обретения опыта иного.

Задавание вопроса о том, как возможно мое Я или что обеспечивает отнесенность к моему Я того, что переживается, оказывается онтологическим актом моего возникновения в качестве субъекта (т.е. только сомнение в моем существовании и делает его возможным), но это же и самообъективация, в которой впервые появляется само мое Я. Проблематичны, однако, обе стороны этого процесса, а именно топос производящего объективацию и сущность ее результата. Как полагается, вместе с сомнительным предметным содержанием воспринимаемого и переживаемого всегда дана несомненность воспринимающего, переживающего, сомневающегося; так возникает августиновский принцип самодостоверности внутреннего опыта, получивший у Декарта значение первой очевидной рациональной истины [Декарт 1989]. Но проводимое в картезианской традиции отожде

157 ствление субъекта мысли (сознания) с субъектом существования не обладает характером аподиктичности: в том месте, где возникает мысль, никакого мыслящего субъекта может на самом деле не быть, поскольку субъект мышления не обязательно идентичен субъекту существования [Лакан 1999, с. 12 и след., с. 349; Тхо-стов 1994]. И, с другой стороны, именно в результате самообъективации может возникнуть не мое Я, а некто чужой, моими мыслями думающий или движениями руководящий: должен был появиться я, а — в лучшем случае — оказывается, что меня нет.

Парадоксальность этой ситуации заключается в вынужденном предположении того, что субъект, чтобы соотнести с самим собой переживаемые им психические события, должен каким-то образом выйти за пределы своей субъективности. Так, даже исключительно механистический подход Клерамбо к изучению явлений психического автоматизма не избавил его от необходимости предположить наличие гак называемой «внутринейральной сенестезии», т.е. способности нервной системы фиксировать изменения, которые она претерпевает: «преждевременное, изолированное или извращенное возбуждение промежуточных элементов вызывает впечатление искусственности; дальнейшие попытки больного логически объяснить возникновение этого спонтанного впечатления явятся уже бредовыми суждениями» [цит. по: Аккерман 1936, с. 26]. Подобная «эндоскопическая» психология (Ж. Лакан) обречена бесконечно множить новые и новые Я в попытке отослать субъекта к самому себе [Лакан 2000, с. 209, 218 и след.]: в любом случае предполагается наличие у субъекта способности себя осознавать — иначе каким образом он расценил бы определенные феномены как свои или чужие? Предметом многочисленных и разнообразных поисков оказывается здесь инстанция Я, мыслимая то как психофизический субъект, то как субъект познания, сознания, деятельности, то как личность, индивид и пр., и в то же время, по аналогии с «сознанием» в феноменологической традиции, постоянно ускользающая от определения. Достаточно очевидным выводом в данном случае будет предположение того, что предмет, обозначаемый понятием «я», не может быть описан как некая сущность, которая способна сама продиктовать исследователю способы ее рас

158 смотрения29. Мы постарались показать, что указанные трудности во многом являются результатом действия своеобразной ловушки, в которую ловит нас наш собственный язык (ср.: самосознание сродни цепочке означающих; самосознание, точно так же как переживание времени как последовательности, требует появления дихотомии: знак = означающее + означаемое).

Проблему возникновения отчужденных переживаний невозможно сформулировать иначе, чем исходя из тех или иных представлений о субъективности. Предпринятый нами теоретический анализ классических и неклассических концепций субъективности позволил заключить, что ее конституирование происходит постоянно в каждом акте опыта как реализация предваряющей возможность опыта функции (синтетического единства, опосредующей деятельности, символической деятельности). Подход, предлагаемый нами, принципиально отличается тем, что мы рассматриваем отчуждение не как следствие «распада» или «дезинтеграции», а как результат поломки механизмов конституирования субъективности. Для того, чтобы реконструировать интересующее нас расстройство, мы предприняли новый для клинических исследований шаг, временно переместив фокус анализа изучаемых феноменов из плоскости сознания (психического) в плоскость языка, представив субъективность, отчуждение, объективацию и т. п. как явления лингвистические.

Проблему субъективности в языке мы рассматривали с привлечением теории высказывания (Э. Бенвенист), исследований французской школы анализа дискурса (М. Пешё, М. Фукс, Ж. Отье-Ревю и др.), психоанализа (Ж. Лакан), лингвистических концепций непредметных объектов — событий, фактов (3. Вендлер, Н.Д. Арутюнова и др.). Реконструкция позиции субъекта в языке позволила нам выявить лингвистические механизмы конституирования субъективности, которые можно представить как процесс присвоения путем введения другого в дискурс го

24 Поэтому, говоря о понятии «я» в различных психологических и философских учениях, невозможно быть уверенным в идентичности предмета своего высказывания. Термин «я» относится к числу омонимов, исключающих возможность перехода от одного понятия к другому в связи с опасностью попутно совершаемой подмены предмета этих понятий [Шпет 1994, с. 23 и след.]. ворящего субъекта. Мы показали, что присутствие другого осуществляет репрезентативную функцию, заключающуюся главным образом в обеспечении связности говоримого, а тем самым эта функция оказалась аналогичной описываемой в классической традиции функции присвоения, обеспечивающей единство, взаимосвязь и устойчивость переживаний.

В многочисленных исследованиях, посвященных проблеме взаимоотношений «Я-другой», другому по преимуществу отводили роль необходимого партнера, конститутива, при «встрече» с которым обретается самость, конституируется Я. Но если сознание (самосознание) рассматривать как структуру диалогическую, т.е. структуру, определяемую отношениями «Я-другой», то такое рассмотрение окажется односторонним и неполным без учета принципиально важного факта: отношения диалога, как и любые отношения, которые мы можем назвать горизонтальными, не могут быть выведены и определены сами из себя; напротив, раз они выполняются, т.е. становятся возможными, значит, выполняется с онтологической необходимостью и некая совокупность правил или условий, которую можно назвать законом диалога. Именно вследствие выполнения такого закона сам диалог всегда осуществляется тем, а не иным, способом; отношения «Я-другой» требуют для своего осуществления наличия отношений иного порядка, и это наличие дано в самом факте такого осуществления, в самой их организации.

Закон диалога, обеспечивающий наличие диалогической структуры сознания постольку, поскольку она есть, можно представить в форме вертикальных отношений; эту новую структуру мы назвали структурой отношений «индивиду-альное-надиндивидуальное». При этом если первая структура характеризуется взаимоопределением и даже зеркальностью Я и другого, то вторая структура — антиномична, здесь индивидуализация всегда есть деиндивидуализация; например, присвоение языка в момент высказывания есть одновременно встраивание говорящего в язык и растворение в нем (примерно так же точка в системе координат организует вокруг себя мир, но в то же время существует лишь благодаря своим координатам).

В структуре отношений «Я-другой» мы различали интердиалог (речь для другого) и интрадиалог (речь для себя). Осуществление этих видов диалога отражается содержательно в семантической репрезентативности высказываний (т.е. их способности быть высказываниями о чем-то для кого-то) и формально в виде их неоднородности (т.е. наличии баланса между словами, маркируемыми как свои и чужие).

Горизонтальные отношения характеризуются содержательным и формальным присутствием другого, присвоением-отчуждением как введением другого в высказывание или его изгнанием. Что касается вертикальных отношений, в самом диалоге никак не выявляемых, но обеспечивающих его возможность, то они, являясь антиномичными, характеризуются предельной невозможностью различения своего и чужого. Этот феномен мы назвали коллапсом присвоения; он заключается в том, что чем больше маркируемых форм присутствия другого в высказывании мы обнаруживаем, тем меньше становится возможность провести границу между своим и чужим, и в конце концов, пройдя через континуум выявляемых форм неоднородности высказываний, мы сталкиваемся с их конститутивной неоднородностью, т.е. с повсеместным разлитым присутствием другого в любых словах, даже тех, которые мы считаем своими.

При шизофрении вертикальные и горизонтальные отношения разобщаются. На уровне горизонтальных отношений интрадиалог начинает преобладать над интердиалогом, причем речь для себя, генетически более поздняя по сравнению с речью для другого и лишенная теперь опоры на нее, может встать на путь дальнейшей объективации (отчуждения), «превращаясь» в словесную галлюцинацию (обычно — диалогичную), что и характеризует галлюцинаторный психоз. Возможно, видимо, и ее обезличивание в виде утраты субъективного модуса высказываний, что приводит к преобладанию фактообразующих значений над событийными и характерно для речи больных деперсонализацией.

На уровне вертикальных отношений сворачивание зоны индивидуального, утрата речью и автора, и собеседника опустошает речь таким образом, что она предстает в виде акоммуникативной формы, лишающейся содержания: действительно, для специфически шизофренических расстройств характерно своеобразное запаздывание расстройства формы по сравнению с расстройством содержания.

Настоящая работа не претендует на выявление и описание единственно возможного механизма патологического отчуждения: по всей видимости, попытка описать такой механизм как универсальный заранее была бы обречена на провал. Как сами стратегии концептуализации отчуждения, так и, соответственно, описываемые механизмы его возникновения могут быть различными. Лингвистические формы конституирования субъективности, рассмотренные нами, представляют собой лишь одну из областей, одну из возможных практик, в рамках которых рождается субъект. Это достаточно узкая область, обращение к которой было продиктовано, в частности, ее сравнительно небольшой разработанностью в сфере клинических исследований. Мы также не претендуем на разрешение всех возникающих в рамках разрабатываемого нами подхода теоретических и практических вопросов. Скорее, мы наметили новый способ проблематизации, новые подходы к изучаемым явлениям.

Кроме того, наше исследование намечает возможности дальнейшего развития психологических и семиотических подходов к проблеме патологического отчуждения. Оно демонстрирует саму возможность изучения столь специфических клинических явлений, как отчуждение, путем реконструкции их семиотико-психологических механизмов. В то же время, проблема отчуждения — лишь одна из обширного спектра проблем, которые можно рассматривать с точки зрения предпринятой нами реконструкции механизмов конституирования субъективности. В этом заключается возможность будущих теоретических и эмпирических исследований.

Список литературы диссертации автор научной работы: кандидата психологических наук, Журавлев, Игнатий Владимирович, Москва

1. Автономова Н.С. Лакан: возрождение или конец психоанализа? // Бессознательное. Природа, функции, методы исследования. Т. 4. Тбилиси, 1985. с. 116.

2. Аккерман В. И. Механизмы шизофренического первичного бреда. Иркутск, 1936.

3. Аккерман В.И. Синдром душевного автоматизма французской психиатрии // Журн. невропатологии и психиатрии. 1928. Вып. 4. С. 184.

4. Арутюнова НД. Язык и мир человека. М., 1999.

5. Ахутина Т.В. Порождение речи. Нейролингвистический анализ синтаксиса. М., 1989.

6. Бахтин М. Человек у зеркала // Михаил Бахтин. Автор и герой. К философским основам гуманитарных наук. СПб, 2000. С. 240.

7. Бахтин ММ. Эстетика словесного творчества. М., 1979.

8. Беззубова Е.Б. Клинические особенности витальной деперсонализации при шизофрении //Журн. невропатологии и психиатрии. 1991. Вып. 7. С. 83-86.

9. Беззубова Е.Б. Клинические особенности этапов формирования дсперсонали-зационного синдрома в подростково-юношеском возрасте // Журн. невропатологии и психиатрии. 1985. №11. С. 1680-1684.

10. Бенвениет Э. Заметки о роли языка в учении Фрейда // Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика. М, 1974а. С. 115-126.

11. Бенвениет Э. О субъективности в языке // Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика. М„ 1974b. С. 292-300.

12. Бенвенист Э. Формальный аппарат высказывания // Эмиль Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974с. С. 311-319.

13. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания, в котором исследованы главные причины заблуждений и затруднений в науках, а также основания скептицизма, атеизма и безверия // Джордж Беркли. Сочинения. М., 2000. С. 115-213.

14. Блейлер Е. Руководство по психиатрии. Берлин, 1920.

15. Блонский П.П. Память и мышление. СПб., 2001.

16. Бор Н. Квант действия и описание природы // Бор Н. Избранные научные труды. Т. 2. М„ 1971. С. 56-62.

17. Брентано Ф. Психология с эмпирической точки зрения // Брентано Ф. Избранные работы. М, 1996. С. 9-91.

18. Бродский И. Урания. СПб., 2000.

19. Брушлинскый А.В. (ред). Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории. М., 1997.

20. Брушлинскый А.В. Психология субъекта и его деятельности // Дружинин В.Н. (ред). Современная психология. Справочное руководство. М., 1999. С. 330346.

21. Брушлинскый А.В. «Психология субъекта» (страницы последней книги А.В. Брушлинского: глава вторая «Психология и тоталитаризм») // Психологический журнал. 2003. С. 7-14.

22. Бурлакова Н.С., Олешкевич В.И. Проективные методы: теория, практика применения к исследованию личности ребенка. М., 2001.

23. Бюлер К. Теория языка. М., 2000.

24. Валъдснфелъс Б. Мотив чужого. Минск, 1999.

25. Вежбицкая А. «Грусть» и «Гнев» в русском языке: неуниверсальность так называемых «базовых человеческих эмоций» // Анна Вежбицкая. Сопоставление культур через посредство лексики и прагматики. М., 2001. С. 15-43.

26. Верен Д.Ф. Кант, Гегель, Кассирер. Происхождение философии символических форм // Эрнст Кассирер. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997. С. 405-420.

27. Вертоградова О.П. Вербальный галлюциноз и синдром Кандинского-Клерамбо // Л.Л. Рохлин, Д.Д. Федотов, A.M. Халецкий (ред). Синдром психического автоматизма. М., 1969. С. 34-42.

28. Виндельбанд В. История философии. Киев, 1997.

29. Волошинов В.Н. Фрейдизм. 1927.

30. Воскресенский Б.А. Общая психопатология. М., 1990.31.